Ураганы обходят Москву стороной

Валентин Павлович Провоторов, мыслитель-мистик, родился в 1936 году. Историк по образованию. Выпускник историко-филологического факультета Московского городского педагогического института имени Потемкина. Работал в школах Москвы, в Минпросе СССР. По профессии – психолог, педагог. Поэт и художник – по призванию. На Провоторова сильное влияние оказала встреча с художниками-космистами из группы «Аравела». В 1960-70-е годы он входил вместе с Евгением Головиным, Юрием Мамлеевым, Гейдаром Джемалем и другими в знаменитый мистический «кружок на Южинском». Помимо медитации, возможности синтеза разных ее школ, экологии, искусства, алхимии и много другого, занимался исследованием метафизических проблем города  Москвы. Данная беседа состоялась много лет назад накануне Валпургиевой ночи. Неплохое время для обсуждения мистических тем…

- Итак, что такое «метафизика Москвы»?  

- Я всегда занимался проблемой пересечения нашего обыденного пространства с иными мирами. Но в последние годы особенно обратил внимание на то, что наложение пространств имеет не только абстрактный и общефилософский характер, но и чисто географический. Вполне можно говорить о некоей мистической топографии любого куска земли. Тем более большого города. Город возникает не потому, что кто-то когда-то здесь поселился. Всегда возникают особые внутренние причины, почему он возник в этом, а не в другом месте. Почему город застраивается таким, а не другим образом. Москва, в этом смысле, не исключение. Хорошо, например, известно, что Москва место защищенное. Город, который очень редко подвергается стихийным бедствиям. Ураганы, смерчи, как правило, Москву обходят. Она как бы прикрыта щитом или, точнее, шлемом. И геофизически, и метеорологически, и мистически. В каких-то местах этот шлем опирается на землю, связан с ней. 

- И это как-то выделяет данное место?  

- Конечно. Одним из таких мест, кстати, является Царицыно. Место древних жреческих обрядов, особой связи с романовской монархией, некое пограничье, защищающее Москву от зла – и стихийного, и человеческого. Несколько лет назад, занимаясь проблемами «черных дыр» и проломов в пространстве, мы предприняли специальное исследование этого места и выяснили много интересного… 

- Но разве о Царицыно недостаточно понаписано?  

- Да, но, как правило, с точки зрения развития, например, художественного замысла царицынского дворца. Или, реже, об истории этого места. Но еще есть некая мистическая история и топография. Там, на месте, мы сталкивались с людьми, которые интересовались именно этим аспектом. 

Царицыно интересно судьбами своих владельцев. Начиная с Годуновых, которые владели этим участком земли и строили на нем, все они подверглись тяжким испытаниям, чаще всего заканчивающимся гибелью. Перед тем как продать поместье Екатерине им владел Кантемир. Вполне, казалось бы, благополучный человек… 

- Потому что отделался от него?  

- Не знаю. Не так давно я узнал, что он-то как раз подвергся наибольшему, пожалуй, из всех несчастий: у него вымер род. Все мужские наследники повымирали друг за другом. Несчастье постигло Баженова, строившего дворец и пострадавшего за свое масонство. Очевидно, что в нем он попытался воплотить какой-то глубинный и до сих пор неразгаданный замысел. Обычно ссылаются на Большой мост, который ведет к нынешнему оврагу, на котором Баженов оставил больше всего масонских знаков и символов. Не обращая, кажется, внимания на то, что сам овраг имеет форму ребеса, то есть алхимического знака, изображающего мужчину и женщину в одном лице – гермафродита, символизирующего саму суть алхимического деяния. Опирается же овраг на два островка в форме солнца и луны, как ребесу и положено. Сейчас там все заросло, но если покопаться, то легко все это можно обнаружить. Несмотря на болотистую местность, склонность к оползням, дренаж держит островок как бы в законсервированном виде. 

С одной стороны оврага – Попова гора. С другой – Черная грязь. Так обычно переименовывали какое-нибудь древнее жреческое место. Еще пару лет назад я видел возвышающийся над рощицей позднего происхождения колоссальный дуб толщиной не менее чем в пять обхватов. Причем, внутри он был абсолютно полый, практически стояла одна кора, и только на самой верхушке зеленели ветви. 

Там необычайная экстрасенсорика. В таком магнитном потоке этот мост просто физически не может существовать целым. Когда мы приехали, там работали польские реставраторы. Мой знакомый, Валерий Храпов, который сейчас чуть ли не рак по телефону излечивает, им говорит: «Зря стараетесь, ребята, все равно он у вас развалится!» Действительно, в первый же мороз мост опять дал две глубочайшие трещины. Но он и не разрушается уже двести лет. Дело в том, что Баженов буквально связал его изнутри железными скобами. Очень древний строительный прием, который уже во времена Баженова никто не пользовался. В итоге, мост даже не могли разобрать на кирпичи, как другие строения. То есть он трескается, разваливается, но стоит… 

Или поляна посередине царицынского ансамбля. В центре ее одинокое дерево, и больше ничего не растет, хотя чуть подальше все заросло диким кустарником. После того как мы пять минут посидели с Храповым на этой поляне, у него на моих глазах исчезло в области живота твердое, как камень, образование. Он объяснил, что это место – геообразующий центр, от которого расходятся, закругляясь, горки, ручьи, пруды. Когда на небе расходится облачность, то именно над этой поляной всегда образуется и световой колодец. То есть мы там соприкоснулись с живой мистикой. С внутренним пересечением и связью многих метеорологических, геомагнитных, антропологических, исторических, культурных явлений. Что нам хотел передать Баженов, вникая в эту местность? Интересно, что в то же лето, когда он здесь строил, он страдал двухдневной тяжелой лихорадкой – болезнью, часто провоцируемой какими-то мистическими прозрениями. 

Какое послание он вложил в замысел дворца и окружающего его ансамбля, который, как ни восстанавливай его, обязательно развалится, но в полуразрушенном состоянии остается неуязвим и стоит века? Какие-то мысли о российской государственности, о сути алхимического деяния? Почему императрица, приехав сюда, пробыла только час и тут же уехала обратно? Почему считается, что над этим местом какое-то проклятие и, по преданию, один из патриархов сказал, что пока здесь не прольется какая-то кровь, здесь ничего стоять не будет? Почему, наконец, именно в этом, довольно пустынном месте, обычно собираются стайки хулиганов, и обязательно что-нибудь горит? Много загадок. 

- Но теперь, после исследования, вы можете ответить хоть на часть из них?  

- И вот тут я хотел бы подчеркнуть одна важную вещь. Любое серьезное исследование ведет к прозрению, что все эти тайны мы до конца никогда не разгадаем. Да, мы можем описать таинственные совпадения, понять интуитивную деятельность человека, можем говорить о некоем шлеме и его опорах на землю, выстраивать теории, писать и читать прекрасные и волнующие книги, но до конца мы никогда не откроем и не поймем, как это все действует и почему. Ибо это выше нас. Мистика и метафизика – в самой реальности, и они опрокинут любые наши схемы. Ибо эта мистика реальности нас самих и порождает. Мы лишь часть этого космического, планетарного организма. За всеми мистическими теориями кроется жизнь, к которой мы можем лишь прикоснуться, пережив ее собственным мистическим опытом.

- Ну, а что это за район Печатники, где мы сейчас сидим с вами?  

- Близкий, кстати, к Царицыно. Вырытые там Годуновым Борисовские пруды были задуманы как водный рубеж на пути татар, которые еще иногда прорывались к Москве. А если идти оттуда сюда, то наткнетесь на Николо-Перервинский монастырь, поставленный на пути татар как крепость. Ибо мощи Николы, по преданию, охраняют «от всадников с Востока». Кстати, мне однажды довелось быть в немецком городе Хальберштадте, где хранятся мощи святого Николая, и настоятель собора рассказал мне, как в годы наших разногласий с Китаем, к ним приехали посланцы московского Патриарха, прося передать им часть или все эти мощи, как гарантию защиты от неприятностей с Востока. 

Ну вот. А если мы пойдем чуть дальше, то придем в Кузьминки, тоже весьма своеобразное место. Известно, что Кузьма, по которому названы Кузьминки, это святой, заменивший языческого бога, покровителя кузнецов. Кузьминские пруды и кузьминские источники имеют по своей мистике довольно мрачное предназначение, как с Суково болото, где мы находимся. У славян был обычай убивать стариков. Считали, что седые люди портят всходы, урожай, зерно, и их лучше убирать. Работу поручали кузнецам. После масленицы стариков грузили на телеги, вывозили на высокое место, кузнец разбивал молотом им головы, и трупы сбрасывали вниз в реку, в пруд. В Кузьминках это место еще недавно пропагандировали как «дачу Ленина». Высокий обрыв, а дальше овраги. Весной овраги наполнялись водой, и все смывалось сюда – в Суково болото. По некоей мистической традиции, согласно которой рядом с тем местом в кузьминках построили госпиталь для стариков-ветеранов войны, вокруг Сукова болота всегда была городская свалка и канализационный слив. Когда во время эпидемий запрещали хоронить людей в черте города, здесь, на берегу Сукова болота, было холерное кладбище. Сейчас на его месте построили школу. Причем, люди тогда знали, что если бы умерших хоронили в другом месте, то рано или поздно зараза пошла бы обратно в Москву. В общем, целый ряд довольно мрачных вещей тут. Начиная с пресловутого боярина Суки, владевшего этим местом и которого Иван Грозный утопил в собственном болоте. 

В детстве, кстати, я еще видел это болото. Его осушили уже после войны. Здесь был совхоз, куда во время войны ездили на работы моя мама и бабушка. Он убирали горох, а я бродил по берегу Москвы-реки, хорошо помню эти топкие места с массой ручьев и зарослями трав. Еще одна история есть у этого места. Вдоль железной дороги, где литейный завод, во время войны держали пленных немцев. Они работали на заводе, строили дома в районе Текстильщиков, которые еще и сейчас стоят. И когда они умирали, их обычно за этим литейным заводом захоранивали. Но как? Мне об этом рассказывали мои ученики. Так, чтобы не оставалось и следов. Вывозили горячий шлак, трупы сбрасывали в ров, а сверху засыпали горячим шлаком. То есть еще и безымянные кладбища образовались. 

- И вы ощущаете это место зловещим?  

- Как ни странно, это место довольно спокойное. Как всякое место упокоения – грустное, странное, с особой атмосферой, но, скажем, вампиры тут не водятся. Может, потому что люди гибли в старости или за веру, или в возмездие, но их кровь не вопиет. 

Гораздо более неприятные вещи происходят неподалеку, у Люблинского пруда. Известно, что если ураганы все-таки проникают в Москву, то зарождаются они как раз у Люблинского пруда. И уже дальше движутся в сторону Сокольников. Так что 68-ю больницу там построили не на самом удачном месте. А здесь мрачность, скорее, человеческой истории. 

- А какова сегодня в целом мистическая аура Москвы? Многие замечают, как Москва безвозвратно меняется на их глазах…  

- Да, пожалуй, только сейчас мы начинаем это осознавать. Но даже при большевиках этот процесс лишь завершался. Началось это гораздо раньше, при Екатерине. И опять как-то связано с именем Баженова. Он, как известно, строил Кремлевский дворец, который не построил, но при этом снес часть Чудова монастыря. После чего в Москве началась чума. И Екатерина издала указ, запрещающий хоронить в черте города. Тогда как раз возникло Ваганьковское кладбище и другие, которые были за городом. Что при этом произошло… При церковных приходах были свои кладбища. Люди приходили, молились, одновременно почитая своих умерших. Это была их семья. Город скреплялся множеством мелких мистических образований, заключавшихся в этой связи собора, церкви, кладбища. Отсчитаем от второй половины XYIII века сто лет. Покойников начали забывать, церкви сносить, кладбища срывать, на их месте строить дома. 

Возьмем ту часть Университета на Моховой, где сбоку Зоологический музей. При его строительстве снесли две церкви, с ними снесли кладбища, поставили Зоологический музей. Ни о каких большевиках еще и речи не было. Но разрушение уклада жизни произошло. Мистически – чем живет столица, тем живет и вся страна. Здесь гибнут локальные образования, имеющие свою историю, демографию, культуру, там тоже все приходит в смешение и неустройство. Никто, конечно, не сделал больше Екатерины для светской культуры России, но все имеет и свою оборотную сторону. 

Советское время лишь логически завершило процесс. От незаметного разрушения тонких материй в конце концов происходят глобальные катастрофы, сокрушающие нацию. Теперь появились безродные мы. Приезжаем на место, с которым нас ничто не связывает. Идем в одну церковь, в другую. Не знаем, что было тут до нас, кто жил. Почему нам в одном месте хорошо, а в другом – плохо. Казалось бы, живем в ясном, светлом, рациональном пространстве. А за ним скрывается темная наша безродность и бездомность. Мы – бомжи в благоустроенных московских квартирах… 

- Откуда вообще берется этот мистический опыт, ощущение ауры?  

- От предрасположенности, наверное, я не знаю. От родителей, от жизни в конкретных местах, из общения с людьми, с вещами, которые от них остались. Взять хотя бы старое Евангелие моей бабушки, иконку ее, которую я храню, надеясь передать их своим внучкам. Я родился в 1936 году и лет с трех уже все помню. Перед войной отец был директором комиссионного магазина у Петровских ворот. Где сейчас магазин «Рыба». Мы с няней ходили к нему, носили обед. Он в подвале занимался со своими бумагами, а я играл антикварными вещами. Тоже ведь аура… 

Потом учился в 110-й школе, это бывшая мужская гимназия Флерова. Там библиотека занимала этаж дома! Конечно, ничего запрещенного, но дореволюционные издания «с ятями», как тогда говорили, «которые надо бы почистить да сжечь». Книги эти не выдавали, но я дружил с библиотекарем, и он мне разрешал их читать. Люди, хранившие тогда дома мистическую литературу, безусловно могли подвергнуться репрессиям, но общение все равно возникало. Протягивались тонкие нити из самого незаметного общения с людьми иной культуры. Ты спрашивал в книжном Блока, это слышал человек, стоявший рядом, и вы заговаривали друг с другом. Неизвестно, может, он филер. Наверное, кто-то на этом погорал. Но слова «Блок» или «Мережковский» становились паролем. Ни своих имен, ни фамилий вы не называли. Но шли в ближайший подъезд и там разговаривали. 

Помню конец сталинской эпохи, 1953-й год, я учусь в девятом классе. Мама работает на фабрике в ночную смену, и я ночами брожу по Москве. Ночью это был совершенно удивительный город. Не сговариваясь, вы могли встретиться в определенном месте с определенными людьми. Садились на лавочку, к вам присаживался человек, и вы разговаривали. Конечно, не на бульваре, где филеры, а в каком-нибудь захолустном дворе. Потом, учась в институте, часто приходил на Швивую горку, за церковью, над обрывом. Поговорили с человеком, о котором не знаешь ничего, и разошлись в разные стороны. Или встретишься с приятелем и бродишь по Москве, и где-нибудь на Патриарших беседуешь с ним об антропософии, и не подозревая о «булгаковских местах». 

- Особая, потайная история Москвы тоталитарной?  

- Безусловно. А какие в ней были люди! Тоже ведь удерживали собой ее ауру! Несколько лет назад на свет вышла существовавшая с 1920-х годов группа художников-космистов «Аравелла». А ведь одного из самых глубоких художников этого направления, Петра Петровича Фатеева, так и не раскопали. Человек жил на Лесной улице и не где-нибудь, а в ашраме! 

Первоначально, это была комната в коммунальной квартире, перегороженная надвое. В одной из частей и был устроен ашрам. Художник выкрасил потолок черной краской, нанес люминисцентными красками астрологические знаки, изобразил пути планет. Его жена, в страхе, что их арестуют, занавесила шторами их окно на первом этаже и с тех пор никогда его больше открывала! Пещера в Москве, и в этой пещере жил человек, бывший в свое время близким другом Рериха, жил буквально на своих картинах, сложенных штабелями. Он считал, что мы произошли с планеты в системе Арктур, писал отшельников, странные растения, образования, пруды. Потом дом снесли, усилиями его учеников ему дали квартиру в новом районе, жена через год умерла, а он так и жил, не выходя на улицу. Когда я приехал к нему в последние дни его жизни, он бегал со шпагой по комнате, защищаясь от невидимых духов. Шпага когда-то использовалась в постановках, для которых он писал декорации. И вот человек умер, картины распродали наследники, библиотека рассеялась – и все… 

- Часть потаенной истории тоталитарной Москвы – мистический кружок «на Южинском», к которому вы принадлежали…  

- Да, и буквально на днях я снова соприкоснулся с феноменом «Южинского». Сейчас Юра Мамлеев составляет книжку для издательства «Терра». Там будут его рассказы, мои стихи, какие-то статьи. Занимается этим совсем еще молодой человек, Сережа Рябов. Он интересуется мистикой, изучает тибетский язык и затеял этот альманах, который будет, кажется, называться «Метафизика в России». Мы встретились для обсуждения второго тома, который, видимо, будет состоять из статей. Я думаю над одной темой, но это довольно тонкие вещи, которые в словах ломаются. Я бы ее назвал – «о бесконечном конце света». То есть как раз о нашем времени, которое и есть бесконечный конец света… 

Для меня «Южинский» это финал какого-то долгого мистического действа Москвы. Не случайно, основные темы, вертевшиеся вокруг «Южинского», это темы, связанные с некрофилией. В этом, на мой взгляд, отражался момент смерти самого города. Причем, именно «на Южинском» более всего выявилось и высказалось это ощущение смерти и связанных с ним некрофилических явлений. 

- Речь, конечно, прежде всего, о Мамлееве?  

- Без сомнения. Все его творчество – это переживание смерти и некрофилии. И посмотрите, насколько всегда в его произведениях присутствует Москва. Ее центральная часть, ее бараки. Мы ведь с ним познакомились именно в Люблино. Здесь жуткие места, выселки. До войны, тем, у кого сломали дома, выдавали три тысячи рублей, они собирались в кооператив и строили здесь себе бараки. Я работал учителем в школе рабочей молодежи, и мои ребята жили в этих бараках. Представьте себе московские дома, в которых не было никогда замков. Люди не запирали квартиры, потому что там нечего было красть! Днем вы заходили в совершенно пустой дом. 

Мамлеев тоже работал в этом районе в школе, директором которой был мой друг. Юра преподавал математику, и все было нормально, пока директор не ушел. А Юра, между тем, был совершенно глубоким алкоголиком. Он не выпивал, но временами у него случался жуткий запой, и что было делать? Он ушел из одной школы, из другой, пробовал учить на дому. Ему просто некуда было деваться, и он уехал за границу. Причем, как уехал… Он написал в заявлении, что просит отпустить его, потому что мама ему сказала, что его папа это не его папа, а на самом деле она родила Юру от еврея! Потрясающе… Такое придумать надо было… 

За границей он крестился, прошел курс лечения под Нью-Йорком, где тогда жил, запои прекратились. Когда он вернулся обратно, мы договорились встретиться у метро «Текстильщики». Все вышли из вагона, он был далеко, а я человек близорукий, лица его не видел, но сразу признал по выправке. У него была еще американская выправка. Он ходил, выпрямив спину. Сразу видно, не наш человек. 

Мистический ореол вокруг Мамлеева – тоже очень интересная вещь. Открыто существовать таким, какой он есть, на глазах у всех – это ведь тоже надо было суметь. А потом пройти заграницу, которая для него была адом, выжить там и вернуться с американской выправкой… 

- Вы говорите «смерть», «некрофилия»… Что же ждет нас, живущих в этом городе?

 - На мой взгляд, сейчас происходит разрушение мистических корней древней столицы. Это не может не касаться судеб нации. Русские, действительно, большой и древний народ, стоящий на распутье. Возможно, что сейчас из него рождается новый, другой народ. Может быть, он вообще перестанет существовать. Я сам русский человек, уходящий в этот народ всеми своими корнями, но чаще склоняюсь к тому, что нам придется писать новую историю практически с чистого листа. Мистическую историю, политическую историю – какую угодно. Слишком многое уже разрушено безвозвратно. 

Но ведь все равно, даже если писать историю заново, то нужна внутренняя энергия, нужно что-то иметь внутри. Тем более важны оставшиеся связи и корни. Важно что-то успеть понять, увидеть, зафиксировать. Это ведь реальная культура, свершаемая нами каждый день, реальная жизненная среда, а не музейное полотно на стене. Пусть что-то нам кажется сегодня чепухой, вымыслом, но ведь это волнует нас: где мы? Зачем? Как живем? Чьи надежды и упования несем, сами того не зная? Кто-то ведь смотрел на нас, когда мы были маленькими, думал о том, что нами будет продолжена его жизнь. Тогда мы это не осознавали, но сейчас-то должны это выявить для себя и зафиксировать. 

Метафизика места и людей, живущих на нем – это не абстракция и не модная тема. Это реальная жизнь и реальная ее тайна. За внешней оболочкой скрывается нечто ценное. И кошмарное – столпотворение народов вавилонской башни. И драгоценное – то, что несут эти люди от народных своих традиций, взять тех же кавказцев, которые приносят в Москву свою культуру. Главное, посмотреть на все непредвзято. Сейчас у нас слащавая предвзятость по отношению к старой культуре. Мы как бы умиляемся ей, а, по сути, ее отвергаем. А она не умиления требует – впечатления в душах. Чтобы нашим поведением, а не словами она передавалась детям и сохранилась. И пусть это будет уже другая культура, но это будет жизнь, а не пустая ее оболочка, не мираж, не бред, не иллюзия.