What is Russia?

Внешняя политика государства – сфера идеологическая. Отношения государств между собой (особенно, если речь идет о великих державах) – во многом представляют собой взаимоотношения идей, социальных и геополитических доктрин, которые исповедуют правящие элиты этих государств. Безусловно, ответственное государственное руководство обязано быть прагматичным – определяя тактику игры на «великой шахматной доске», оно не может не учитывать реальный экономический вес страны, ее наличный военно-политический потенциал и т.д. Но стратегический вектор внешней политики, - ориентированной не на «здесь и сейчас», а на более долгий срок, - формируется, поддерживается и направляется идеологией – в данном случае, осознанием того, какую роль данная нация хочет и может играть в мире. Внешняя политика - та сфера, где, по выражению величайшего прагматика Шарля-Мориса Талейрана, «идеалист не может долго оставаться идеалистом, если он не реалист, и реалист не может долго оставаться реалистом, если он не идеалист».

«Идеалы», а точнее, мировоззренческие константы, которые с большой долей вероятности определят международную политику России в ближайшие годы, были предельно четко, жестко и недвусмысленно сформулированы в мюнхенской речи Владимира Путина. Президент ответил на вопрос «What is Russia?» - что такое Россия, какова ее внешнеполитическая идеология?

Заметим: западное сообщество вполне резонно высказало свои опасения.  Понятно, что если дипломатам (по выражению того же Талейрана), «дан язык для того, чтобы скрывать свои мысли», то руководитель государства обладает привилегией выйти за рамки политеса. Но программное выступление российского лидера оказалось совсем не тем, что ожидают от «хромой утки» - президента, готового сдать свой пост. Это, как известно, дало аналитикам повод реанимировать идею о «третьем сроке» или другом варианте продления легитимации нынешнего президента. Но вероятнее всего, мы имеем дело с принципиально иной идеей, достаточно неожиданной для русской политической традиции. А  именно, с преемственностью курса Путина - даже в тот период, когда вопрос “Who is Mr. Putin?” станет уже не столь актуальным. Причем, речь идет о динамической преемственности, о развитии тех трендов, которые были заложены в 2000-2008 годах. Можно отметить, что чем дальше, тем больше российская политика отходит от либерально-западнической модели 90-х: экономической, политической, и не в последнюю очередь - идеологической. Естественно, что эта тенденция нашла свое отражение и в изменении внешнеполитической стратегии. Внятная «мюнхенская» геополитическая доктрина – прямая  противоположность тому несамостоятельному, капитулянтскому курсу, которой воплощает фигура главы МИД ельцинских времен Андрея Козырева.

Но вернемся к речи Путина. Итак, Россия – не просто противник однополярной модели мира – мира, где существует «один центр власти, один центр силы, один центр принятия решения». Российское видение глобальной политики отрицает саму возможность построения такого мира. Государству, рискнувшему взять на себя роль единственного геополитического полюса, элементарно не хватит сил и ресурсов для того, чтобы монопольно диктовать свою волю. Но Россия отвергает однополярный (скажем прямо, - американоцентричный) мир не только вследствие того, что понимает практическую утопичность глобалистского проекта. Она противник этой модели потому, что лежащая в ее основе идея безнравственна – «в ее основе нет, и не может быть морально-нравственной базы современной цивилизации».

Россия не просто выступает за многополярный мир. Для нас важно, чтобы отношения между центрами силы были прозрачными и предсказуемыми – отсюда и апелляция к международному праву, и стремление превратить ООН в реальный инструмент разрешения международных противоречий. Не менее важно лишить претензий на высшую легитимность те организации, которые являются инструментами в руках «хозяина мира» (в первую очередь, НАТО).

Опасность для нормального миропорядка кроется не только в развязываемых без оглядки на ООН «миротворческих» войнах, но и в идейной агрессии. «Отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере – и навязывается другим государствам. – констатирует Владимир Путин, и задает риторический вопрос: Кому это понравится?».

Но в рамках американской идеологической парадигмы подобного рода вопросы немыслимы.

Известно, что на политические взгляды влиятельного неоконсервативного крыла республиканцев оказала влияние теологическая доктрина Manifest Destiny (Проявленной судьбы), сформулированная еще в середине XIX в. протестантскими фундаменталистами – согласно ей, миссия США и провиденциальный смысл существования американского народа состоят в построении величайшей из земных империй.  Так, один из апологетов этой религиозно-идеологической концепции, Джозайя Стронг писал: «Как когда-то все народы принесли свои дары к колыбели Иисуса, так они принесут их и к колыбели юной империи Запада». Идеалистическая Manifest destiny, наряду с прагматичной доктриной Монро вдохновляла создателей американской геополитики начала XX века (Ф.Д. Тернер, Б. Адамс, А. Мэхен). А те в свою очередь, определили контуры современной международной стратегии  США. Демократы, которые, вполне вероятно, могут победить на следующих президентских выборах, придерживаются секулярно-либеральной версии той же доктрины – глобальная экспансия обосновывается не сакральной миссией «юной империи» или войной с терроризмом, а необходимостью насаждения либеральной демократии, ценностей открытого общества и гуманистической морали.

По Карлу Шмитту, в основе понятия "политического" лежит различение "друг - враг" (подобное различению "добро - зло" в этике, "прекрасное - безобразное" в эстетике, "выгодно - невыгодно" в экономике и т.п.). Вновь обращаясь к выступлению Владимира Путина, можно сделать вывод, что врагом России являются отнюдь не сами Соединенные Штаты, но идеология глобализма, идеология доминации «последней империи». Кто в таком случае выступает в роли друга? Очевидно, что все мировые державы, которые в силу своего экономического статуса естественно тяготеют к идее многополярности, разумного баланса между всеми субъектами международного общения (иначе говоря, к идее альтерглобализма). «Суммарный ВВП Индии и Китая по паритетной покупательной способности уже больше, чем у США. – отметил президент. - А рассчитанный по тому же принципу ВВП государств группы БРИК – Бразилия, Россия, Индия и Китай – превосходит совокупный ВВП Евросоюза. И, по оценкам экспертов, в обозримой исторической перспективе этот разрыв будет только возрастать».

Очевидно, что Россией сделана очень серьезная заявка – заявка на «возвращение в историю». Но также очевидно, что нашей стране будет нелегко в роли политического субъекта, рискнувшего бросить вызов крупнейшей силе современного мира (заметим, речь не идет ни о противостоянии, ни тем более, о новом издании «холодной войны» - всего лишь о проведении самостоятельной геополитической линии).

По мнению самого Владимира Путина, Россия, безусловно, – часть европейской семьи, «по своему духу, и по историческим, культурным традициям», но наша страна не ставит себе цели вхождение в ЕС – не тот масштаб. Строительство многополярного мира может стать эффективным лишь в равноправном взаимодействии с другими геополитическими субъектами – и с объединенной Европой, и с евразийскими «малыми великими державами», такими как упомянутые Индия и КНР. Можно заметить, что в последнее время Россия обновляет старые связи на континенте, и находит новых партнеров: достаточно вспомнить недавние визиты Владимира Путина в Индию и страны Аравийского полуострова (любопытно, что последняя поездка состоялась сразу после выступления президента на конференции в Мюнхене).

Вслед за экономическим и военно-техническим сотрудничеством может настать через политических альянсов. Предпосылки для интеграции евразийского «большого пространства» можно увидеть в деятельности Шанхайской организации сотрудничества, в предлагаемых Ираном проектах «газового ОПЕК», в работе ОДКБ и ЕврАзЭС, и даже в поставленных сейчас под угрозу проектах российско-белорусской интеграции.

Как ни странно, образцом для континентальных объединительных инициатив вообще, и интеграции постсоветского пространства в частности, может послужить упомянутая выше американская «доктрина Монро». Поясним: изначально данная идея заключалась в том, что в политика Северной и Южной Америки должна определяться интересами самих американских государств – без вмешательства тогдашних европейских сверхдержав. Ответственность за коллективное отстаивание независимости брали на себя Соединенные Штаты. Латиноамериканские страны, согласно этой доктрине, не теряли своего суверенитета, но, по сути, могли его обеспечить лишь в стратегическом союзе с США. Границами для такого «союза защиты от внешних угроз» должны были служить естественные географические границы американских материков.

Заметим, что Карл Шмитт в работе «Порядок большого пространства в правах народов и запрет на интервенцию пространственно чуждых сил» утверждал, что создание такого рода добровольных альянсов политических «друзей» для защиты от внешних политических «врагов» может стать регулятором локальных конфликтов, и основой для гармоничного сосуществования «больших пространств». Такие разные по форме процессы, как объединение Европы и «боливарианские» проекты новых южноамериканских режимов, подтверждают правоту немецкого юриста.

Очевидно, что в эпоху транснационализации экономик, и появления новых глобальных вызовов (международный терроризм, распространение ядерного оружия, экологические проблемы и т.д.) существование небольших государств-наций классического образца теряет смысл. В условиях глобализации принцип взаимного невмешательства «больших пространств» в дела друг друга, в сочетании с приоритетом международного права над амбициями «последних империй» призван стать гарантией устойчивого многополярного мира.

На постсоветском «большом пространстве» коллективное отстаивание независимости может стать достойным ответом «пространственно чуждым силам», стремящимся ввести режим внешнего управления (ярким проявлением подобного вмешательства могут служить «цветные революции» в Грузии, на Украине и в Киргизии).

Вполне логично, что важнейшей частью нового, после-мюнхенского внешнеполитического курса России станет возвращение утраченных позиций в распавшейся советской империи. Требуется выработать четкий алгоритм действий по отношению к государствам, занимающим откровенно антироссийскую позицию. Речь, безусловно, идет не о силовом устранении «оранжевых» режимов. Как писал неоднократно упоминавшийся здесь Талейран, «штыки годятся для всего, но сидеть на них нельзя». Напротив, на наш взгляд, Россия могла бы выступить в роли катализатора демократических процессов в этих странах: поддерживая свободу выражения политических сил, оппонирующих «оранжистам», развивая на пространстве СНГ институты гражданского общества, создавая евразийскую сеть неправительственных организаций и фондов.